- Вот видишь, ты достаточно хорошо знаком с тем, как люди возводят вокруг себя стены, - сказал Учитель, выслушав мои истории о сумасшедшем доме. - Теперь тебе остаётся только научиться возводить стены самому. Хотя, предупреждаю, это не простое и не слишком приятное упражнение. Ты действительно уверен, что хочешь изучить способы ухода от мира? - Уверен, - сказал я. - Меня интересует всё, относящееся к проявлениям человеческой психики. - Ну что ж, сам напросился, - как-то нехорошо подмигнул мне Ли. - Никто тебя за язык не тянул. Ты уже успел познакомиться с путями воина, купца и Хранителя Знания. Теперь ты вступаешь на новый путь - путь аскета. Возведение вокруг себя стен в наибольшей мере характерно именно для этого пути. - Это так сложно? - удивился я. - Я думал, что мне предстоят обычные медитации сужения сознания. - При помощи сужения сознания ты, конечно, тоже можешь возвести стены между собой и миром, - сказал Учитель. - Но на самом деле это будут не стены, а тоненькие картонные перегородки, лишь загораживающие от тебя окружающий мир, но не защищающие тебя от его проявлений. Те, кто следует по пути отшельника, - серьёзные строители, и их стены по своей толщине превосходят крепостные, а по прочности дадут фору танковой броне. Раз уж тебе так захотелось вступить на путь отшельника, то делай это основательно. Итак, первая стена, которую ты начнёшь возводить вокруг себя, - это стена молчания. Ли немного помолчал, словно давая мне время осмыслить сказанное, и я решил уточнить. - Ты хочешь сказать, что мне придётся перестать разговаривать с людьми? - спросил я. - Перестать разговаривать - это лишь начальный этап того, что тебе придётся сделать, - ответил Учитель. - Это не так сложно. Гораздо сложнее перестать хотеть разговаривать. - В этом ты прав, - согласился я. - Перестать хотеть разговаривать действительно непросто. - Ничего, ты этого добьёшься, - подбодрил меня Ли. - Практика отказа от разговоров распространена во многих школах и религиозных течениях, особенно аскетического толка. Однако Спокойные использовали отказ от разговоров еще и в медицинских целях. Это давало больному дополнительную энергию. Воины, изучающие технику управления чувствами и судьбой, обязательно проходили через этап возведения стены молчания. Но человеку, не склонному к пути аскета, не имеющему формы аскета, крайне опасно зацикливаться на этой технике, как, впрочем, и на любой другой технике, связанной с возведением стен. Путь аскета, естественно, если им злоупотреблять, может привести к непредсказуемым и очень неприятным последствиям. Кстати, отказ от разговоров люди нередко используют и в повседневной жизни, в качестве оружия воздействия на близких. Наверное, ты знаешь семьи, где мужья, жёны или дети периодически "замыкаются в гордом молчании". - Жаль, что мои родители не относятся к этой категории, - заметил я, - особенно мама. Хорошо, хоть отцу обычно бывает лень ввязываться в перепалки. Но у меня действительно есть одна подружка, с которой отец не разговаривает больше года. Кажется, причиной тому послужил не одобренный им чересчур легкомысленный покрой её платья. Я задумался, вспоминая. - Да, кстати, ещё один мой приятель почти никогда не разговаривает с женой, - усмехнулся я. - Он очень азартный и не любит уступать. Он мне рассказывал, что игру в молчанку затеяла его жена. Обидевшись за что-то в первые месяцы семейной жизни, она как-то целый день с ним не разговаривала. Мой приятель тоже решил обидеться и, не желая отставать, промолчал трое суток. В следующий раз жена молчала неделю, а он ухитрился выдержать аж целый месяц. С тех пор так и пошло. Сейчас они пишут друг другу записки или общаются через третьих лиц. - Прямо, как в анекдоте, - усмехнулся Ли. - Муж и жена поссорились и не разговаривают друг с другом. Вечером муж пишет жене записку: "Пожалуйста, разбуди меня завтра в половине восьмого". Наутро муж просыпается в десять часов и находит рядом записку: "Вставай, уже без двадцати восемь". Я рассмеялся. - Мне почему-то никогда не приходило в голову, что молчанием люди воздвигают стены между друг другом или между собой и миром, - заметил я. - А ведь, если хорошенько вдуматься, стены можно воздвигать и чрезмерной болтливостью, отталкиванием других людей или отрицанием очевидного. - Любая модель мира - это уже определённая конструкция, в которой присутствуют стены, - сказал Учитель, - но эти стены относительно тонкие, и они могут менять свои очертания. На самом деле грань между стеной обычной модели мира, и стеной, которой отгораживается от мира аскет или человек с нездоровым рассудком, столь же расплывчата и неопределённа, как и грань между нормой и патологией в современной психиатрии. Только случаи, находящиеся достаточно далеко от этой грани, могут четко классифицироваться. В упражнениях, которые тебе предстоят, тебе придётся зайти очень далеко за эту грань. После того как ты воздвигнешь между собой и миром стену молчания, ты перейдёшь к созданию следующей стены - стены избирательного невидения. Это будет уже потруднее, чем простой отказ от разговоров или даже от желания разговаривать. За стеной избирательного невидения последует полное невидение, а затем избирательное и полное неслышание. Затем ты избавишься от тактильных ощущений. - Ты что, хочешь сказать, что я должен буду погрузиться в себя до такой степени, чтобы полностью перестать видеть, слышать и воспринимать окружающий мир? - спросил я. - Ты уже делал это, входя в трансовые состояния, - ответил Ли. - Но тогда эти состояния длились недолго, и обычно ты входил в них под моим руководством. Теперь тебе придётся проделать всё самостоятельно и пробыть в состоянии полной самоизоляции от мира по меньшей мере несколько дней. Кстати, некоторые аскеты месяцами не выходят из него. - Да, серьёзная штука, - задумчиво произнёс я. - Похоже, это будет не быстро и не просто. - Угадал, - усмехнулся Учитель. Тренировку ухода от окружающего мира я начал с отказа от разговоров. Объяснить маме или отцу, с какой стати я вдруг решил больше ни с кем не общаться при помощи слов и объясняться исключительно жестами, кивками головы или невразумительным мычанием, было невыполнимой задачей. Чтобы хоть какого оправдать своё поведение, не обидев при этом домашних, соседей, друзей и знакомых, я соорудил на голове впечатляющую повязку с огромным компрессом под нижней челюстью, и, когда кто-либо пытался заговорить со мной, я, состроив очень жалостное лицо, указывал на повязку, издавая страдальческое мычание. Обычно этого было достаточно. Не склонный к излишней болтливости отец сразу же оставил меня в покое, но избавиться от навязчивой заботы любимой мамочки оказалось не так просто. Поэтому мне приходилось вставать ни свет ни заря и уходить из дома, возвращаясь лишь поздно ночью, когда она уже спала. С каждым днём молчание становилось всё менее тягостным для меня, и в конце концов я начал испытывать от него удовольствие. Я даже перестал мычать и вообще издавать какие-либо звуки. На четвёртые сутки я отметил наступление странного внутреннего умиротворения. Я заметил, что даже не реализованное желание что-то сказать или промычать уже напрягало голосовые связки, и теперь, когда я постепенно утрачивал желание общения, голосовые связки как-то по-особому расслаблялись. Я заметил, что, общаясь жестами или просто стоя рядом с кем-то, я стал меньше наклоняться к этому человеку, чем когда я вступал в беседу. Моя осанка изменилась, став более ровной. Естественно, что теперь я гораздо меньше общался с людьми. Знакомые и соседи свыклись с моим новым состоянием и оставили попытки вступать со мной в контакт. Следующей стеной, которую я должен был воздвигнуть по заданию Учителя, была стена избирательного невидения. Для начала мне надо было перестать замечать моих знакомых, в буквальном смысле "в упор не замечать их", и перестать общаться с ними даже при помощи мимики или жестов. После того как у меня, очень общительного по природе, действительно пропало желание говорить, я понял, что внутренне готов к полному отказу от общения с людьми. И действительно, ещё через несколько дней я настолько ушёл в себя, что перестал замечать окружающих, Я скользил взглядом по окружающему миру, не фиксируясь ни на чём, что не являлось для меня жизненно важным, например, на потоке машин, когда я переходил через улицу. Всё, что я видел, мгновенно стиралось из моего сознания, как стирается изображение с засвеченной плёнки. Затем наступил самый сложный этап тренировок. Я заранее договорился с одним из своих учеников, что он поможет мне на время превратиться в настоящего отшельника. У этого ученика был небольшой частный дом недалеко от Симферополя, и он жил там один. Во дворе дома располагалась маленькая времянка, приспособленная для жилья. В нижней части двери времянки был сделан специальный вход для собаки в виде плотной резиновой шторки. Ученик обещал мне каждый день, не открывая дверь, ставить внутрь через вход для собаки подносы с едой и питьём, и точно так же забирать их обратно, ни в коем случае не пытаясь открыть дверь или войти со мной в контакт. Тренировки во времянке я начал с возведения стены неслышания. Освоив неслышание, я перешёл к полному невидению. Чтобы облегчить себе задачу, на первых порах я плотно затыкал уши и завязывал глаза, приучаясь жить в полной темноте. Жизнь без звука и света оказалась странной, непривычной и очень неприятной. На первых порах меня терзала невыразимая скука. Я учился жить как слепой. Я принюхивался к запахам, развивал чувствительность пальцев, отчасти компенсируя недостаток информации тактильными ощущениями. Вскоре я изучил наощупь каждый уголок времянки. По запахам я безошибочно определял, где находится дверь, где окно, где кровать, а где стоят подносы с едой. Чтобы окончательно не сойти с ума от скуки, я постоянно что-то делал - массировал тело, двигался, катался по полу. Постепенно я свыкся со своим состоянием слепого и глухого. В конце концов я научился при помощи волевого усилия полностью уходить внутрь, и внутренний мир заменил мне мир внешний. Я слышал музыку, со мной разговаривали какие-то странные голоса, передо мной проходили невероятно яркие, кажущиеся совершенно реальными картины, напоминающие сновидения наяву. Тогда я понял, что уже готов отказаться и от обоняния, и от тактильных ощущений. Я перестал двигаться. Я просто лёг на кровать на правый бок, и всё бесконечно тянувшееся время посвятил осознанию своего "я", входя в контакт с основным внутренним стражем, позволяющим мне поддерживать контакты с жизнью и с самим собой (Ли когда-то определил осознание собственного "Я" как общение с основным стражем). По мере того как связь с основным стражем усиливалась, музыка, голоса и зрительные образы отступали на задний план, и наконец они полностью исчезли. Я погрузился в странное состояние полной отрешённости от всего и в то же время удивительной полноты. Казалось, что в этот момент я стал самим собой. Я был совершенно один. В этом мире больше ничего не существовало, да и мира, как такового, тоже не было. Я стал замкнутой в себе точкой, возможно такой, какой была вселенная до того, как непонятно какой силой спровоцированный взрыв создал из ничего стремительно разлетающиеся в разные стороны громадные конгломераты раскалённой материи. Пребывая в собственном "Я", я оценил всю прелесть и полноту этого неописуемого состояния, этого абсолютного уединения, когда организму удаётся отдохнуть одновременно и от внешнего, и от внутреннего мира. В то же время я, каким-то непостижимым образом, одним махом решил множество тревоживших меня тогда философских проблем. Наверное, не совсем верно было бы употреблять в данном случае слово "решил". Вряд ли бы я сумел сформулировать что-то словами, скорее, я обрёл чувствование того, что я их решил. Я снова переосознал, что такое вечность, бесконечность, и ещё более остро прочувствовал свою связь с этим миром. Но это осознание пришло ко мне ещё до того, как я погрузился в своё "Я". Оно сопровождалось причудливыми видениями и ярчайшими галлюцинациями, но, возводя всё новые стены, в конце концов я избавился и от них. И вдруг, находясь в полной пустоте, я почувствовал, как в глубине моего "Я" формируется и созревает желание вернуться к привычным ощущениям и ярким краскам окружающего мира, вернуться к полноценной, наполненной впечатлениями жизни. Сначала ожил мой внутренний мир, вернувшись ко мне во всей своей полноте, и я с новой силой осознал невыразимую ценность уникального факта своего рождения на свет. Потом началось возвращение к внешнему миру, а тело мое возвращалось к жизни. Первым чувством, которое я испытал, было чувство жажды. Тело, казалось, заиндевело. Я не мог пошевелить ни одним мускулом. Долго и мучительно я старался вновь обрести контроль над своими мышцами. Сначала я почувствовал, как вздрогнули веки, потом ощутил пальцы ног и даже смог пошевелить ими. Затем до меня донёсся запах. Теперь я знал, где нахожусь и где расположены подносы с едой. Потом я различил запахи стула, стола, обоев. Хотя мои глаза всё ещё были закрыты, казалось, что я вижу комнату сквозь опущенные веки. Потом ко мне стали пробиваться звуки. Я продолжал свои попытки двигать мышцами. Возникло странное ощущение, что я невидимыми энергетическими руками "разгребаю" их, как щётки снегоуборочных машин разгребают засыпавший улицы снег. Как только я смог двигать руками, я сорвал повязку с глаз и вынул затычки из ушей. Звуки буквально оглушили меня, и, как ни странно, самым громким и тревожащим оказался звук моего собственного дыхания. Ранее незаметное и едва слышимое, оно вдруг зазвучало как огромный работающий электронасос, с шумом перекачивающий воздух. На мгновение меня охватил страх, что я ослеп. Несмотря на то что я снял повязку, глаза по-прежнему застилала темнота. Я тут же взял страх под контроль и неожиданно сообразил, что веки у меня всё ещё были закрыты. Я чуть-чуть приподнял их. Меня продолжала окружать темнота, в которой я обнаружил размытые сероватые полоски тусклого света. Я догадался, что на дворе ночь, а свет пробивается из углов занавешенного окна. Это открытие меня окончательно успокоило. Я широко открыл глаза, и меня удивило, насколько хорошо я видел в темноте. Несмотря на ночь и занавешенное окно, я различал контуры стола, стула и даже подноса с едой, стоящего на полу Я провёл руками по краю кровати. Казалось, что руки превратились в сверхчувствительный инструмент. Острота и чёткость тактильных ощущений были под стать обострившемуся слуховому восприятию. Жажда напомнила о себе. Чувствительность в мышцах ещё окончательно не восстановилась, и я, с трудом спустившись с кровати, на карачках дополз до большой пиалы с водой. Почему-то мне захотелось потрогать воду. Я намочил руки и коснулся ими лица, груди. Влажная прохлада вызвала волну странного озноба, прокатившегося по телу. Я подумал, что младенец, впервые познающий мир в ощущениях, должен так же удивляться непривычности того, что с ним происходит. Я начал пить мелкими глотками. Я пил, пил и никак не мог остановиться. Опустошив пиалу, я снова наполнил её из стоящего рядом кувшина и продолжил пить. Меня удивило, как организм может принять такое количество воды. Потом я ощутил голод. Вкус пищи тоже был непривычным, но я уже почти пришёл в себя, и наконец в действие активно включился мыслительный процесс. Я осознал всю важность того, что я только что сделал. Это были не просто упражнения по возведению стен между собой и миром. Они были теснейшим образом связаны со многими психотехниками Спокойных, в частности с упражнениями по модификации чувств, которые Учитель уже показывал мне. Зрение я должен был переводить в слух или в тактильные ощущения, вкус переводился в касание. Подобные техники управления чувствами использовались в качестве вспомогательного элемента в действиях, подразумевающих наличие паранормальных способностей, вроде рассказа по наитию, или при восстановлении целостности картины по какому-то ограниченному кусочку зрительной, слуховой или тактильной информации. Так, с помощью слуха можно было видеть, или можно было чувствовать при помощи зрения. Когда я выбрался наконец из своего "убежища отшельника", ученик, который носил мне пищу и воду, сказал, что очень тревожился за меня и уже собирался было, несмотря на мой строжайший запрет, открыть дверь и посмотреть, не умер ли я. Оказалось, что, погружаясь в глубины собственного "Я", я пролежал в полной неподвижности три дня, и ученик каждый раз забирал нетронутую пищу и воду, ставя на её место новый поднос с едой. Впоследствии опыт "ухода от мира" не раз пригождался мне в моей знахарской практике. Одна семейная пара из села Доброе обратилась ко мне с просьбой вылечить их единственного сына, с которым творилось что-то непонятное, С одной стороны, казалось, что мальчик страдал от "задержки развития". Говорить он начал поздно, но, когда заговорил, он делал это чисто и правильно. Создавалось впечатление, что он просто не хотел ни с кем разговаривать. Периодически Женя на долгие часы впадал в задумчивость, ничего не замечая вокруг. Он никогда не смеялся, с большой неохотой откликался на попытки родителей сблизиться с ним и категорически отказывался общаться со сверстниками и посторонними людьми - словом, был типичным "тормозом". Тем не менее при психиатрических обследованиях семилетний мальчик, видимо инстинктивно понимая, что здесь нужно вести себя по-другому, вёл себя как обычный ребёнок, без особой охоты, но всё же внятно и разумно отвечая на все вопросы, которые задавали врачи, и психиатры не находили у него никаких отклонений. "Заторможенность" мальчика привела к тому, что родители отказались от мысли послать его в школу и начали заниматься с ним дома. 'Женя обладал блестящей памятью и хорошим уровнем интеллекта, так что учение давалось ему легко, но его постоянная замкнутость в себе и хроническое нежелание играть или проводить время со сверстниками стали плохо сказываться на его физическом состоянии. Женя слабел на глазах. Пообщавшись с Женей, я сразу понял, что это типичный случай "ухода от мира". Внутренний мир мальчика давал ему гораздо больше, чем внешний мир, точнее, по каким-то причинам он так и не научился получать удовольствие от взаимодействия с внешним миром. Мальчик на меня почти не реагировал, продолжая пребывать в своей странной отрешённой задумчивости. Поскольку от постоянного пребывания в пассивном состоянии здоровье ребёнка значительно ухудшилось, я решил в первую очередь воздействовать на его организм, повышая общий уровень жизненности. Раз за разом я начал приезжать в Доброе, массируя Женю и всячески стараясь растормошить его. Во время сеанса я непрерывно говорил, пытаясь привлечь его внимание. Я рассказывал ему о мечтах, о радостях жизни, расспрашивал его о его жизни, о прошлом и о планах на будущее. Я настолько хорошо настраивался на него, что чувствовал его состояние, его холодное одиночество среди высоких стен, которыми мальчик отгородился от пугающего его мира. Долгое время мои старания не приносили результата. Всё, что бы я ни делал. Женя воспринимал со стоической покорностью. Даже когда во время массажа я причинял ему боль, он не протестовал, оставаясь таким же вялым и пассивным. Но я твердо решил довести лечение до конца, тем более что родители мальчика умоляли меня не бросать его, поскольку я был их последней надеждой. Постепенно Женя стал прислушиваться к моим словам, и наконец настал день, когда я дал ему первый урок рукопашного боя. С этого момента Женя начал включаться в активную жизнь. Насколько я знаю, больше у него не возникало проблем с "уходом от мира".